Обязательно ли вас собьют с ног во время задержания? Нет, достаточно сбить вас с толку. Вы сидите на школьном крылечке, на стуле, с папкой в руках – это максимум прав, которые в Беларуси предоставляют на выборах наблюдателю. Вы считаете людей, ведь считается, что так можно предотвратить большой вброс бюллетеней – очевидно же будет, если число бюллетеней в урнах значительно превзойдет число людей, посетивших выборы. Вы сидите и считаете. Или аккредитованного наблюдателя уже арестовали, а вы, как Настя Б., сели считать избирателей за него. И от председателя либо от кого-то из членов избирательной комиссии в милицию на вас уже поступил донос.
Вал заявлений
В чем вас обвиняют? Не надо никаких подробностей. Донос – это просто повод. Лена А. была наблюдателем официально, просто попыталась поспорить с главой избирательной комиссии, настаивала на том, что наблюдатель вправе видеть, как пересчитывают бюллетени и как заполняют итоговый протокол. И вот – донос.
У школьных ворот тормозит автобус, из него с нарочитой медлительной уверенностью выходят люди в гражданском:
– Елена Александровна, на вас заявление, пройдемте, – говорит один из них, берет за плечо, как будто Лена склонна к побегу.
В этот момент у Лены в голове действительно мелькает мысль: бежать. Но она не бежит. С какой стати? Она аккредитованный наблюдатель. С главой комиссии разговаривала, да, громким голосом, но вежливо. Почему же бежать?
И Полина З. тоже не бежит. Когда к избирательному участку, куда Полина с мамой пришли посмотреть, как вывешивают итоговые протоколы, подъезжает автобус ОМОНа и бойцы принимаются хватать всех подряд, Полина не думает спасаться, она снимает задержания на телефон, ей кажется, это видео пригодится как-то потом для восстановления справедливости, поэтому не бежит, снимает, пока крепкие парни заталкивают ее в автобус. А мама Полины Жанна Л. подходит к автобусу и говорит:
– Там моя дочь. Берите и меня.
И немедленно тоже задержана, засунута в автобус.
И почти никто из людей, пришедших к избирательным участкам поинтересоваться итогами выборов, не бежит. Им звонят с соседних избирательных участков, говорят: у нас тут арестовывают всех подряд, бегите. Но нет, не бегут. Не делали ведь ничего противозаконного – почему же бежать?
Бежит только Таня П. Когда выборы закончились и люди стали собираться в центре Минска протестовать против фальсификации результатов, Таня и подруга ее Ганна Л. кладут в рюкзаки несколько бутылок воды, несколько флаконов перекиси водорода, обезболивающие таблетки, бинты, йод – и идут к центру города в надежде помочь кому-то из протестующих, кого правоохранители ранят резиновой пулей, контузят шумовой гранатой, кому сломают руку в потасовке или кого протащат кожей по асфальту до кровавых ссадин. Но арестовывают Таню и Аню не за оказание нелицензированной медицинской помощи и даже не посреди митинга. Они не успевают дойти ни до какого митинга, просто шагают по улице со своими рюкзаками и даже не посреди демонстрации, а одни. У тротуара останавливается красный автобус, бойцы ОМОНа выскакивают из него и принимаются хватать всех подряд прохожих.
Тут Таня видит, что дверь ближайшего подъезда приоткрыта. Кто-то невидимый в полумраке придерживает дверь изнутри так, чтобы оставалась небольшая щель, и зовет оттуда:
– Девочки, бегите сюда, прячьтесь.
И Таня бежит. Вот тут уж бойцы ОМОНа догоняют ее и сбивают с ног. Таня бьется головой о ступеньки подъезда, в котором стремилась спрятаться. Дверь захлопывается.
Ганна, выпавшая как-то из сферы внимания ОМОНа и уже было ушедшая из зоны задержаний, возвращается к подруге и говорит бойцам:
– Отпустите! Что вы делаете?
Берут и Ганну. Когда берут, Ганна впервые заглядывает омоновцам в лица. Ганне кажется, что глаза у них стеклянные, как будто весь отряд – под действием какого-то психотропного вещества, исключающего жалость. Или таково действие адреналина, который вырабатывают тела здоровых и сильных мужчин, когда начинается большая охота. Или этот стеклянный блеск глаз только мерещится Ганне от страха. Она вообще-то музыкант, трепетное существо, на цимбалах играет – это такие белорусские гусли, по которым стучат палочками. Работает в филармонии и преподает в музыкальной школе. А тут – арест.
Нельзя сказать, что берут за попытку бежать или за попытку спорить, или за то, что работала на выборах наблюдателем. Берут иногда и просто так. Олеся С. не спорила и не бежала, не участвовала в выборах, будучи гражданкой России. Приехала со своим парнем в Беларусь, откуда парень родом. Пошли прогуляться по Минску, наткнулись на цепь ОМОНа, перегородившую улицу, спросили, можно ли пройти.
– Ну проходи, – ответил боец ОМОНа и потащил Олесю вместе с ее парнем в милицейский автобус.
И Катя К. с мужем тоже просто гуляли. Когда заслышали взрывы шумовых гранат, попытались уйти от милиции проходными дворами, но во дворах висело уже плотное облако слезоточивого газа, и дворы прочесывали уже отряды бойцов в черной форме, забирая всех подряд. Забрали и Катю с мужем, затолкали в автобус.
Череда унижений
В автобусе шумно. Омоновцы орут. Задержанных быстро становится больше, чем задерживающих. Чтобы задержанные не оказали сопротивления, их надо деморализовать, поэтому деморализуют – мужчин бьют, женщин унижают.
– Куда вы поперлись, дуры! Надо было дома сидеть, борщи варить. Моя мать и сестра дома сидят, и ничего. А вы? Заплатили вам? Суки продажные!
У Тани П. очень короткая стрижка, татуировки и наколенники на ногах. Офицер ОМОНа кричит ей:
– А ты точно баба? По-моему, ты мужик!
И Ганна Л. боится за подругу. Ей кажется, офицер и правда не отличает в своем адреналиновом пылу женщину от мужчины. И если решит, что Таня – мужчина, то Таню будут бить. Всех мужчин бьют – профилактически. Ольга Павлова утверждает, что особенно жестоко бьют высоких, красивых и сильных.
У женщин перетряхивают рюкзаки. И сам этот обыск, и импровизированный во время обыска допрос записывают на видео. Никогда, ни в одном суде эти видео не всплывут, записывают просто для острастки.
– Имя? Фамилия? Это что? Это зачем? Что в бутылке? Бомба? Коктейль Молотова?
В рюкзаке у Насти Б. офицер находит белую ленточку – вот и доказательство вины, не зря брали. И еще телефон:
– Открой фотографии, сука!
В телефоне офицер находит фотографии с мирных протестов и совершенно убеждается в собственной правоте. Офицер говорит:
– Будешь теперь знать, за кого митинговать, дура.
Автобус едет дальше.
Милицейские автобусы бывают разные (белорусы называют их «бусы» или «бусики»). Бывают классические автозаки, разделенные на камеры-стаканы, в которых и одному-то тесно, но женщин в каждый пенал запихивают по двое, а мужчин – по четверо или пятеро. Ганна Л., правда, рассказывает, что в их автозаке один омоновец говорил другому:
– В шестой камере девчонки, включи им кондиционер.
Мужчинам, стало быть, кондиционер не включали. Август, душно.
А у Насти Б. автобус обычный, без стаканов, с обитыми дерматином сиденьями. Одно сиденье сломано. Стоит только Насте прикоснуться к нему, омоновец кричит:
– Попробуй только, сука, поломать, я тебе тогда руки поломаю.
В некоторых автобусах омоновцы сидят, а задержанные стоят. В других наоборот: задержанные сидят на скамейках и на полу, а ОМОН во всех своих доспехах и с дубинками стоит, нависает над ними. Главное, чтобы задержанные и задерживающие никогда не были в равном положении, никогда рядом, никогда не имели возможности как люди поговорить.
Впрочем, рассказывают, что был автобус, где начальник группы ОМОНа был вежлив, не орал, разрешил всем задержанным позвонить домой, предупредить родных. Кричать на задержанных, унижать и бить их пытался его подчиненный, но офицер осадил подчиненного, и тот замолк.
В то же самое время в другом автобусе, когда Жанна Л. просит позвонить, офицер ОМОН кричит ей в лицо:
– Нет! Езжай в свою Америку, оттуда звони!
Общих правил нет. Бойцы импровизируют. Иногда кажется, что они даже не знают, куда им везти полный автобус задержанных на улицах граждан.
Хаос распоряжений
В автобусах ни на минуту не смолкает рация. Распоряжения бойцам ОМОНа поступают по ходу облавы и часто противоречат друг другу. Иногда автобус разворачивается и едет в противоположном направлении.
Тот автобус, в котором Ганна Л. и Таня П., привозит задержанных в отделение милиции. Людей размещают в спортивном зале, медикаменты у Тани и Ани не отбирают, разрешают оказывать помощь раненым мужчинам. Так продолжается до тех пор, пока в спортивный зал не входят мужчины в черной форме без опознавательных знаков. Они орут:
– Лежать! Мордой в пол! Глаза не поднимать!
Или:
– Встать всем! Лицом к стене! Встать на кости!
«На кости» – это значит в эмбриональной позе стоять, опираясь об пол локтями и коленями. Когда мужчины встают «на кости», люди в черной форме бьют их, пинают ногами. Ганна говорит, что лица у избивающих такие, как будто они играют в веселую игру, в пляжный футбол.
Покуражившись немного, они уходят, и прежний порядок восстанавливается. Начальник отделения говорит, что Ганна похожа на его дочку, и двое суток тянет с тем, чтобы везти девушек в тюрьму.
Жанну Л. и Полину З., мать и дочь, прямо на улице пересаживают из одного автобуса в другой. Ольгу Павлову тоже пересаживают из автобуса в автобус, и второй автобус везет не в отделение милиции, а сразу в тюрьму – ЦИП (Центр изоляции правонарушителей) на улице Окрестина.
В отделениях милиции и в тюрьме на Окрестина у всех отнимают вещи, но отнимают по-разному. Кого-то раздевают догола, заставляют приседать, чтобы не пронесли чего-нибудь запретного в промежности, других даже не обыскивают. Насте Б. кроваво сдирают с пальца неснимающееся кольцо. Лена А. ухитряется пронести в камеру батон колбасы, которой вся камера будет питаться три первых абсолютно голодных дня. Шнурки отбирают у всех, но у одной из девушек не отобрали тюбик зубной пасты.
Когда автозак въезжает на Окрестина в тюремный двор, от дверей автобуса до дверей изолятора выстраиваются в два ряда тюремщики с дубинками. Всех новоприбывших заключенных прогоняют по этому коридору, сквозь строй.
– Бегом, суки! Бегом, быстрее!
Тех, кто пробегает сквозь строй быстро, не бьют или бьют символически. Тех, кто идет медленно, пытаясь сохранить достоинство, – бьют изо всех сил.
Ольга Павлова прошла сквозь строй, не ускоряя шага.
